1. Да будет свет.
Если бы было оправдание моей расточительности, я бы его обязательно использовала для рассказа о течении событий моей жизни.
Когда меня не взяли в десятый класс, я, понимая всю драматичность своего положения, вынуждена была пуститься на поиски новой школы, но и там я проучилась лишь полгода, завершив свое обучение почти трагически. В такой сложный период жизни меня накрыла волна фатальной юношеской депрессии.
Метущаяся душа ребенка противостояла желаниям взрослеющего человека. Я ушла в мир поиска, бесконечного самокопания, жестокой гнетущей рефлексии. Что я видела в этой жизни, будучи ребенком, что меня ждет в жизни без перспектив? Вопросы загоняли в угол, ставили к стенке, обстреливали меня каждую секунду, мир сжимался до размеров спичечного коробка. Я потеряла старых друзей и не обрела новых, надежных, таких, чтобы в любой момент встать и идти не думая ни о чем, не помня о вчера, не заглядывая в завтра.
Стоя на балконе девятого этажа, я стала ощущать, как врастаю в деревянные перила, в жесткие железные балясины, как мое тело, преодолевая эту ничтожную преграду, выходит на свободу сквозь нее. Как я начинаю падать вниз, и крылья неимоверными усилиями расправляются в воздухе, вот уже я взмываю в паре метров над асфальтом, поднимаюсь вверх, набирая скорость, чувствую ветер, перекрывающий мне дыхание бешеным потоком. Но мне уже не нужен воздух, мне достаточно просто лететь, не обращая внимания на улицы с копошащимися людьми, мне так легко, как не было и не будет никогда.
Перед глазами пустынный пейзаж лысой горы, на склоне кладбище, такое ласкающее душу своим мудрым спокойствием и такое карябающее ужасом окружающей жизни. Я ненавижу эту жизнь. Только огромное небо и птицы в нем могут понять меня, они счастливы, потому что ощущают крыльями эту безбрежность, эту высоту и скорость. Я хочу быть ближе, только там, в бесконечности полета я, наконец, пойму, что есть счастье.
Не отрывая воспаленного желанием взгляда от бескрайнего грязно-голубого куска вселенной, накрывающей меня всей своей тяжестью, я встала на шаткие перила балкона. Босыми ногами, ощущая каждую неровность, каждую трещинку я шла вдоль, придерживаясь за бельевую веревку и ловя воздух в раскрытую ладонь. Сердце уже не билось, оно скакало в заточении, просясь наружу, ветер ласкал шею, забираясь под растрепанную косу. Шуруп вздрогнул, доска хрустнула под ногами, бельевая веревка оборвалась, ступни напряглись до боли, коса взметнулась вверх, дыхание кончилось, пульс замолчал и воздух наполнился звуками вечернего города.
Я лежала на бетонном полу балкона, циновка впивалась в горящий от боли бок, и память проваливалась в небытие.
И снова передо мной чистый лист, на котором еще должны были появиться мелкие каракули будущей жизни.
2. Весна без улыбки.
Встречая свои шестнадцать лет, я не замечала мчащихся дней. Мне были совершенно безразличны дрязги родителей, их вопли, будившие меня среди ночи, голодные вечера и неосознанное пока одиночество. Мне было безразлично все. Запираясь в своей тесной комнатке, я изо дня в день сидела за столом, писала стихи, наполненные полудетскими мечтами и горячей кипевшей страстью юного ветреного создания.
Стол был завален книгами, учебниками, несданными в библиотеку, десятками решенных задач по химии, физике, геометрии, страницами, вырванными из библиотечных журналов с новыми задачами, повышенной сложности. Жажда знаний поглощала меня, питала мой мозг, занимала его постоянно. Мне было интересно все, что открывает передо мной загадочный мир материи, я искала объяснений наблюдаемых явлений и жадно подбирала ключи к разгадке.
Кроме прочего на столе лежали листы белой бумаги, покрытой портретами великих людей, красивых и гордых гениев прошлого, портреты были прикноплены на стене, перемежаясь цитатами на русском и латыни. Рисунки сказочных замков средневековья и эскизы тщательно и тщетно прорисовываемой мною совершенной фигуры микельанджеловского Давида. Мне хотелось повторить каждый завиток его кудрей, каждый изгиб его рук стократно, мне хотелось увидеть живой взгляд мраморного истукана, нарисовав блеск в его глазах, вдохнув свет в его лицо. Я резала пальцы в бесконечном затачивании карандашей.
Пересохшим горлом издавая знакомые с детства мелодии я танцевала в темноте посреди пустой квартиры, когда родители отсутствовали. Я смеялась и плакала, утопая в своем неведомом никому мире, мире созданного мной совершенства. Расплетая длинную соломенную косу, я садилась перед большим зеркалом и любовалась своим нагим телом, глядя на себя отрешенно со стороны, пытаясь уловить жизнь в опустошенном взоре смотревших на меня с зеркальной глади немых глаз. Я не чувствовала собственных прикосновений, вскакивая вновь кружилась по комнате в безумном вальсе наивной юности, проходившей в четырех стенах собственноручно замкнутой кельи моих страстей.
Знала ли я в этот момент о гильотине своего одиночества, нависшей надо мной карающей десницей моего безволия? Нет. Я была сама судьей, приговорившим себя к заточению, была замкнута собственной волей. Ни желаний, ни страстей, ни жизни, только пустота сказочных замков и молчание гениев прошлого наполняли мой маленький мир.
Время беспечно замерло в ожидании чуда, и я дышала и гоняла кровь по жилам, по инерции продолжая существовать.
Мама разбудила меня весенним утром:
- Дочка, ты должна понимать уже, что надо учиться. Не возможно вечно сидеть дома, самой решать задачи, которые никто не может даже понять. Тебе надо к людям, которые смогут понять. Неужели тебе не хочется посоветоваться с кем-то?
Мама смотрела на мои воспаленные, заплаканные с вечера глаза и мне стало жаль ее, такую родную и любимую. Я осознала, что она чего-то сильно боится, и я поняла, что спасти ее от страха могу только я.
- Мама, я, наверное, пойду учиться в техникум, больше все равно никуда не примут. Я хочу учиться, но пока не знаю чему.
- А что тебе интереснее всего?
Меня уже два дня мучила какая-то олимпиадная задачка по химии. В журнале было и решение этой задачи, но самое противное было в том, что я не понимала именно решения.
- Химия, мам, я пойду изучать химию.
- Решено, сегодня же едем искать химико-технологический техникум, кажется, он находится где-то возле «химволокна». Туда еще пыталась Валька поступить, дура, какая ей химия. Сейчас покушаем, я спекла пару лепешек, попьем чайку и поедем…
Мать суетливо тараторила, и мне становилось легче, когда она так живо вертится рядышком, а не прозябает в бесчисленных попытках ублажить отчима. Сегодня ее внимание принадлежало мне, и день обещал быть солнечным. Над городом медленно поднималось майское солнце, и витал запах цветущей сирени.
3. Солнечный свет
Осенняя пыль, как пыль старинных фолиантов, вздымалась от порывов беспечного ветра, пахнущего отголосками минувшего лета. Теплый южный ветер, похожий на ласкового пса, накатывал под ноги, ластился и шалил, то и дело пытаясь поддеть мою юбку. Каблучки быстро-быстро спешили отбить какой-то странный экспрессивный ритмический рисунок, я бежала на занятия в техникум.
От подъезда через двор и мимо дома, где жил этот странный мальчишка с собакой, который тогда перевернул исписанную мною до черноты страницу жизни и давно уже позабытый мною. Дальше резко налево к одинокой трансформаторной будке, возле нее через калитку в заборе школьного двора. Мимо школы, так жестоко изгнавшей меня из своих стен, пересекая школьный двор, вытоптанное футбольное поле и дальше-дальше, все время уходя налево. Вот подземный переход, где уже с утра стоит бородатый старик, выпрашивая мелочь у прохожих. Скорее наверх из этой духоты подземелья, еще небольшая пробежка по площади, вокруг дорожного кольца и я там, куда так торопилась.
Взгляд нервно блуждает, еще издали пытаясь уловить что-то очень важное в толпе людей на остановке автобуса, невыспавшихся ранним утром и спешащих на работу. В душе звучит до боли знакомый скрипичный концерт Бетховена, взгляд бегает, цепляясь за лица, за взгляды, за игру светотени осеннего утра. Его нет. Музыка в душе обрывается, и ветер становится колючим, навязчивым, пробуждается желание спрятаться, словно от стыда, от позора, от глупости.
Подходит автобус и толпа начинает загружаться в распахнутые двери, я прохожу в самое начало, к кабине водителя, цепляюсь за поручень, безнадежно разворачиваюсь в сторону дверей и вижу его.
Свет ослепляет, и какое-то мгновение я стою, слушая бешеный стук своего сердца. Резко отвернувшись к окну, открываю рот, чтобы набрать больше воздуха, мне хочется кричать, мои колени подгибаются. Кто-то пробирается мимо меня, цепляясь за мою косу, меня бросает в жар, я вспыхиваю и проваливаюсь в яму глухоты. Только стук сердца в ушах.
Дорога на учебу занимает около сорока минут. Люди выходят и заходят, постоянно меняются лица и вывески магазинов за окнами. Автобус то резко тормозит, то плавно отъезжает от остановок, раздаются звонки трамваев в перекрестках, гудение машин, город оживает, солнце все выше взбирается над горизонтом, выглядывая в просветы между домами, подмигивая и мелькая. Поток лучей восходящего светила замирает на несколько мгновений, пока автобус стоит, выжидая светофор. Линия света обрывается где-то у самого края моего кругозора, я медленно поворачиваю голову и вижу, как поток света путается в кудрях, стоящего ко мне спиной юноши.
Парень стоит, небрежно облокотившись на поручень, и смотрит на удаляющиеся предметы и людей за окном. Каштановые волосы хаотично разбросал утренний ветер и теперь в его кудрях путается поток лучей солнечного света, его правая рука, словно что-то слабо сжимавшая раньше, теперь свободно опущена вниз, спина изогнута в сонной неподвижности. В нем чувствуется ускользающая загадка, что-то до боли знакомое, что-то истинно совершенное.
...В твоих волосах заплетается солнечный свет,
и я закрываю лицо от нахлынувшей боли.
Ни снег,
ни гроза,
ни огромные черные тучи
не в силах тебя отобрать у меня.
Никогда.
В твоих опустевших руках не бывает смиренья,
и мне остается лишь ждать у костра темной ночью.
Ты - волк,
твоё имя
как пламя
на прахе осеннем,
но псы не хотят
подпускать тебя к бешеной стае.
Никто не отнимет свинец у слепого нагана,
никто не затупит каленые стрелы, булата
никто не испортит в руке обреченного волка.
Возьму твою силу,
возьму твою веру,
возьму твою нежность и верность, любимый,
и в пропасть,
и в бездну,
и в белое пламя
за солнечный свет на твоих волосах!
и я закрываю лицо от нахлынувшей боли.
Ни снег,
ни гроза,
ни огромные черные тучи
не в силах тебя отобрать у меня.
Никогда.
В твоих опустевших руках не бывает смиренья,
и мне остается лишь ждать у костра темной ночью.
Ты - волк,
твоё имя
как пламя
на прахе осеннем,
но псы не хотят
подпускать тебя к бешеной стае.
Никто не отнимет свинец у слепого нагана,
никто не затупит каленые стрелы, булата
никто не испортит в руке обреченного волка.
Возьму твою силу,
возьму твою веру,
возьму твою нежность и верность, любимый,
и в пропасть,
и в бездну,
и в белое пламя
за солнечный свет на твоих волосах!
4. Секреты успеха
Дни проносятся, собирая в мою копилку все больше удачных воспоминаний. Я не просто стала круглой эталонной отличницей в техникуме, я стала загадочным юным гением. Учителя тянулись общаться со мной, меня останавливали в коридоре, цепляли после занятий, чтобы просто поговорить. Разговоры начинались с насущных проблем, а заканчивались нелепыми полуфилософскими рассуждениями о трудностях жизни. В стране процветала нищета, на мизерные зарплаты невозможно было купить что-то из одежды и обуви, все уходило на еду. Но это хорошо, если заработанное вообще отдавали, чаще как-то не очень торопились расстаться с деньгами все те, в чьих руках они оказывались. Этих маленьких цветных бумажек катастрофически не хватало на всех.
Загнанные в угол интеллигентные люди, которые вдохновенно несли знания своим ученикам, вынуждены были каждую секунду думать о своем полуголодном существовании. И они находили во мне желанного собеседника, умело обходившего нити неизбежного разговора о насущной бедности в шитое полотно светлых воспоминаний о юности, любви, маленьких радостях, всегда согревавших их сердце.
Именно здесь, в тесном маленьком здании техановского филиала, в компании учителей и студентов, такой близкой, такой камерной, рождалась самая красивая симфония моего счастья. Я раскрыла весь свой потенциал, активно участвовала в организации всяческих вечеринок, на которых звучали песни под гитару, стихи и прекрасная музыка. Наши парни легко научились вальсировать, потому что отношения внутри коллектива были непринужденными, девчонка могла выхватить любого из будущих электриков и вот они уже кружатся в танце, а потом…
Я была первокурсницей, наступала только первая зима из четырех, которые я была обречена провести в техникуме, останавливая собственное развитие. Судьба поворачивалась в другую, незапланированную мною сторону, но видит Бог, я никогда в жизни своей не пожалела об этом. Я мечтала стать архитектором, а становилась технологом, я входила в единственно открытую мне дверь и меня радушно принимали в свои объятия мудрые педагоги. Я вдохновлялась их доверием и проницательностью, получая лишь отличные отметки.
Я все так же писала стихи. Но теперь в моих стихах появился новый герой. Он учился на втором курсе, был разгильдяем, относившимся к учебе с прохладцей. Он отбывал дни в стенах этого учебного заведения с обреченным видом каторжника. В группе, состоявшей сплошь из девчонок, он был одним из двух парней, крепко сжимавших пробирки и бюретки. Так уж повелось, что на курс приходилось две специальности – технологи и электрики, первая группа девчачья, вторая – мальчишечья.
Девчонки из его группы воспринимали его неоднозначно, он числился у них шутом и неудачником. Всегда готовый порадовать глупыми анекдотами, нелепыми выходками, смешными рожицами, он создавал впечатление легкомысленного слабака. Его шутки граничили со скрытой злобой, словно он обижался на жизнь, так жестоко поместившую его творческую душу актера в обстоятельства, к которым он был равнодушен. Но каждый день он приходил на занятия, не курил в отличие от подавляющего большинства студентов, не любил пьяные застолья, которые устраивались в общежитии. Короче, он не разделял быт со своими однокурсниками и выглядел в их глазах нелепым рудиментом общества.
Спускаясь с крыльца после четвертой ленты, я собиралась доехать до дома, а потом сразу же в библиотеку. Он пролетел мимо меня нагоняя стайку своих одногруппниц, подбежав, живо обнял двух подвернувшихся под руку, девчонки недовольно загалдели, засмеялись. Он, отцепившись, выбежал немного вперед, повис на калитке, открывая ее любезно перед дамами и снова, болтая своим пакетом, шел впереди всех, повернувшись спиной к дороге и пытаясь вклиниться в разговоры.
- А ты сегодня такая розовая, Катя, - и сам закатился, похвалив новый пуховик девушки, каким-то странным пошловатым смешком, - нет, правда, тебе очень идет, прям, съел бы тебя как праздничный торт!
Он говорил исключительно громко, с характерным проглатыванием звука «эр», и этот дефект делал его речь неожиданно комичной. Оглянувшись на остановку, он суетливо протараторил:
- Ну, все, милые дамы, должен вас покинуть, не использовав попытку испортить вам настроение до конца, - помчался в сторону отходящего автобуса и заскочил на подножку уже почти закрытых дверей, грубо разрывая их руками, исчез внутри, с глупой рожей помахал всем находившимся за стеклом. Даже мне, но в этот момент мне удалось поймать мгновенно слетевшую ухмылку с его лица.
Девчонки стояли стайкой на остановке и продолжали по инерции обсуждать своего нелепого сокурсника. «Он такой дурак! Вроде бы симпатичный парень.. да ну, фу, симпатичный, урод… нет, ну понятно не красавец… да уж не то слово, обсосок, посмотрела бы я на ту жертву, которая его подцепит… ха-ха-ха… ну почему, у него может в городе и есть кто… он же из богатеньких, просто родители не знают, что с этим балбесом делать… в техане он крутой, конечно, можно дурачиться… ага, типа мы тут все лохушки… да он издевается просто козел… ну, не говори, что сегодня на химии вычудил… ха-ха-ха… не, ну ты-то, Кать, теперь у нас «тортик»!... ха-ха-ха… да у него диабет начнется от такого «тортика»… ха-ха-ха… а ты ему в следующий раз в реактивы чего-нибудь накапай, пусть мучается до посинения… точно, так и сделаю! Вот козлина, я его научу результаты тырить… да, блин, ведет себя как хозяин… все, девочки, автобус…»
Они сели в автобус, нам было не по пути.
5. Переплетение
Старое кирпичное здание с облетевшей местами штукатуркой сонно пробуждалось, внутри было еще совсем тихо. Я сегодня приехала раньше, чтобы дорисовать стенгазету к новому году. Сегодня назначен концерт, меня обязательно выставят на сцену, чтобы я почитала что-нибудь из своей лирики. Я стала вспоминать стихи, которые были мною написаны недавно, они жгли мою душу, мне нравилось смаковать их, но читать это со сцены я бы не стала. Причина будет рядом, я не хочу, чтобы он слышал эти строки, хотя вряд ли он догадается, что они обращены к нему. Надо что-то нейтральное, общечеловеческое, проблемное.
«Я села не на тот поезд,
И въехала не в тот город.
Там ветер и страстей скорость,
А здесь покой и тьмы холод…»
Нет. Это тоже не то. Не поймут, это не правильно. Что же мне почитать? Может вот это:
«Забытое племя, встречайте идущих,
На холод сквозящий вбегайте босыми,
И ныне и присно ушедших и сущих
Любите, покуда душа не остынет…»
Нет, это песня, и я ее уже пела, только никто не понял. Что же почитать? В голове вертятся слова, которые даже произнести страшно, потому что все так неопределенно, так шатко. Ай, да найду что-нибудь…
Он постоянно преследует мое воображение, его глаза – лучистые теплые, его голос – насмешливый, живой. Я встала размяться, взглянула на часы. Ну вот, уже через пять минут лента начнется, я открыла дверь и услышала какофонию звуков, наполнявшую декабрьское утро. Студенты спешили на занятия, приветствуя друг друга, делясь впечатлениями. Я замкнула аудиторию и направилась в раздевалку, чтобы сдать ключ на вахту и забрать платок из кармана пальто, а за одно, если повезет, встретить своих одногруппниц.
Не взирая на всю суету перед лентой, в раздевалке было тихо, никого. Я вошла и, проскользнув между рядами одежды, отыскивала свое пальто. «Здравствуйте, Анна…» - сказал теплый знакомый голос. Сердце подпрыгнуло, растерянно я шарила по карманам, в голове стучало одно: «Это он не мне, мало ли Ань в техане… это он не мне…». Я выбиралась из раздевалки, опустив голову, нервно поправляя липнувшую к ногам юбку, стараясь не заметить, что он смотрит на меня. Уже у двери я услышала равнодушно прозвучавшее слово «ладно…», голос сказал это, и я готова была разреветься.
Я бежала в туалетную комнату, чтобы закрыться там, спрятаться. Ведь в раздевалке кроме нас никого не было. Я кляла себя, но и не могла преодолеть робость, мне хотелось исчезнуть, раствориться, мне казалось, куда бы я не пошла сейчас, я встречусь с ним, и что? Что я буду делать, куда бежать? Сердце рвалось к нему, но что-то неведомое, что-то странное и пугающее своей притягательностью останавливало меня. Уже шла лента, я опоздала на занятия, я только сейчас заметила, что плачу.
Днем, во время концерта, я читала стихи, посвященные моей детской влюбленности в экранного героя. В этих стихах я прощалась с ним, с тем красавцем-гардемарином, разбудившим когда-то мое поэтическое воображение.
«Мне о тебе уж мечтается редко.
Через пространство, сквозь время и грезы,
В небо стрелою вонзается ветка,
Черная ветка от белой березы…»
Я прочитала парочку стихов, раздались вежливые аплодисменты, и я встретилась взглядом с парнем, имени которого я боялась. Он смотрел восхищенно, в этом взгляде чувствовалась такая энергия, такое притяжение, что я еле нашла силы отвести глаза. С этого момента я стала физически ощущать ниточку, связавшую два юных сердца.
6. Столкновение
День за днем ничего не менялось в моей новой сумасшедшей жизни. Первая сессия, равнодушные «автоматы» по разным предметам сыпались в мою зачетку, как новогодние подарки. Мне хотелось поучаствовать в той нервотрепке, которая охватила всех студентов техникума, но я была просто сторонней свидетельницей этих страстей. Мои девчонки с доброй завистью высматривали подписи преподавателей в моей книжке, а я торопила их со сдачей «хвостов» - такова гнусная обязанность старосты. Меня тяготили всякие обязанности, но внешне я не подавала вида, мне не хотелось разочаровывать людей, доверявших моей сознательности.
Все чаще после занятий я задерживалась, чтобы помочь кому-нибудь с решением контрольных, оформлением лабораторных, подготовкой к коллоквиумам.
В один из таких дней, когда зимние сумерки накрывали город, я сидела с Иркой Ивановой. Уже мозоль на языке выступила, казалось, от бесчисленных попыток объяснить решение простенькой задачки на растворимость, но Ирка не сдавалась.
- Ой, папа приехал! – радостно вскрикнула Ирка, глядя в окно, - Анечка, золотце, я все поняла, я еще сама дома порешаю, ладно?
- Ну смотри сама, - отмахнулась я с явным облегчением, - ты только коллоквиум сдай, кулема…
- Поехали с нами, тебе же тоже уже нечего здесь делать, правда?
- Хорошо, сейчас, я только в наш кабинет схожу, переобуюсь.
Я выбежала торопливо за дверь, повернула на лестницу и чуть лбом с ним не столкнулась. Меня словно током назад откинуло, я выронила сумку, и он моментально наклонился, чтобы подать. Я ждала, что он съязвит, мне неоднократно приходилось наблюдать, как он ведет себя в подобных обстоятельствах. Словно ему трудно что-то сделать для другого беспрекословно, без ожидаемых аплодисментов в адрес исполнителя, словно он живет внутри какого-то спектакля, в котором играет главную роль и у него всегда находились реплики, в каждой сцене, даже когда был антракт и рабочие просто появлялись сменить декорации. Можно было то и дело слышать в его адрес: «Ой, да помолчи уже!... Слушай отстань… Не встревай ты в наш разговор… А твое какое дело?»
Он молча протянул мне сумку, я посмотрела на него, словно заглянула в зеркало, он был бледен и нерешителен, видно было, что ему срочно куда-то хочется улизнуть, но он не в силах это сделать. Я как зачарованная смотрела в его глаза в попытке увидеть душу, и… улыбка! О, если бы я могла передать какая это улыбка! Это самая небесная улыбка на свете, я никогда не видела, чтобы он так улыбался, без гримасы, без надменности, без игры. Эту улыбку я запомнила навсегда, ее можно было увидеть на его лице крайне редко, когда он так улыбался, у него сами собой появлялись милые едва заметные ямочки в уголках рта, их не было, когда он просто смеялся или улыбался как-то иначе, как-то наиграно.
Так и не решившись на какие-либо действия, мы разошлись на той лестнице, однако к Ирке я так и не вернулась. Провозившись в кабинете, я спустилась вниз, когда Иванова уже, хлопнув дверью, выбегала из техникума, я не стала гнаться за ней, ее всегда торопил отец, забирая с учебы. Не спешно оделась и вышла на морозный воздух. В аллее на единственной скамейке зашевелилась тень, я шла мимо, пытаясь скрыть, что я его заметила. Он шел за мной до остановки, потом ехал в автобусе, стоял поодаль и все время поглядывал в мою сторону, я старалась напустить равнодушие, изображая отрешенность. Мои чувства боролись, как же мне хотелось подойти к нему, сказать что-нибудь, совершенно не важно что. Просто быть уже рядом, просто прикасаться, просто улыбаться. Но это напряжение меня убивало, и я знала, что он тоже это чувствует. Уже дома я перевела дыхание, закрывшись в комнате, я лихорадочно записывала в тетрадь стихи.
Ты любишь меня, я знаю,
Но не остановлен бег,
И медленно догорая
Мы меряем новый век.
Циклической переменной,
Погасшей уже давно,
С другого конца Вселенной
Ты смотришь в моё окно.
Я верю, что, став звездою,
Мгновенья и сотни лет
Я буду лететь с тобою
И тоже мигать в ответ.
Ведь где-то соединится
Мудреный разбег орбит,
Не сможем остановиться,
Нас время соединит.
7. Заноза
Девушка Юля была старше нас года на три или четыре, она почему-то не смогла куда-то поступить или где-то училась, но не закончила, я вряд ли вспомню точно. В общем, какими-то замысловатыми путями она попала в техникум, на второй курс. Эта высокая, эффектная брюнетка с неправильным прикусом, придававшим ей еще больше шарма, обладала достаточным обаянием, чтобы окружить себя бесчисленным сонмом подружек. По всему видно, она не разделяла подруг по половому признаку, годились и парни, которые подворачивались под руку. Легкость общения, разносторонние интересы самой девушки делали ее весьма популярной среди сокурсников.
Конечно же, благодаря своему возрасту, она вела себя мудрее одногруппниц и сразу прониклась симпатией к незаурядному мальчишке. Ко всему прочему они еще и жили где-то рядышком в центре города и уже к середине зимы стали приятельствовать.
Нужно ли говорить о моих чувствах, когда я видела, как они болтали в автобусе, как она легко разглаживала его взлохмаченные кудри, как он с вполне достойным видом говорил ей что-то, совершенно не паясничая и, конечно же, не замечал меня?
Я не хочу вспоминать о жгучей, стыдной, но не такой уж глупой и необоснованной ревности. Юля просто забрала то, что я считала уже своим. Она стала дружить с ним, вопреки мнению окружающих, тем самым давая ему шанс встать в один ряд с другими парнями техникума в глазах девчонок. А уж я могла себе представить, как он всех очарует, если они будут к нему благосклонны.
Моя мечта таяла, становилась еле уловимой. Я стала прогуливать занятия, мне были безразличны все движения, происходящие с участием ближайшего окружения. Все чаще я находила повод не выходить из своей комнаты, и каждый новый день отдалял его от меня все дальше.
Юля сидела на подоконнике и ела яблоко, я шла мимо и неохотно ее поприветствовала.
- Ань, подожди, - она живо оказалась возле меня, - ты не знаешь где Светлана Ивановна? Я ее уже час тут дожидаюсь.
- Она у директора, я сейчас заносила журнал и видела, как она заходила к нему, - ровным голосом ответила я.
- Ой, Ань, можно я тебя попрошу, - заискивающе произнесла Юля.
- Что?
- Ей нужно передать в руки, вот, - она протянула мне тетрадь и зачетку, - только в руки, понимаешь, чтобы Наталья Николаевна не знала.
- Хорошо, я еще здесь буду, передам, - сказала я равнодушно.
- Ой, спасибо, а то меня Рустам в машине ждет, я, конечно, люблю его помучить, но время…
- Ладно-ладно, я все понимаю. Рустам важнее, - попыталась я съехидничать.
- Ну, вообще-то, мы скоро женимся уже, так что эти игры ни к чему, понимаешь?
- Да понимаю, иди.
- Пока.
- Пока.
Юля открыто мне улыбнулась напоследок и удалилась, спешно на ходу застегивая дубленку. Я ничего не имела против этой обаятельной девушки, но то чувство, что она могла говорить с ним так просто, а я формально даже не была с ним знакома вроде. Честно, мне это не нравилось.
Мы с Юлей однажды запросто так разговорились на автобусной остановке, она рассказывала о себе много интересного: про карьеру модели, про Руслана, с которым они лет пять уже и не могут решиться на женитьбу, про свою собачку и еще много всего, но я почти ее не слушала. Все время нашей беседы я думала о том, какая она красавица, как блестят ее карие глаза, как аккуратно уложены короткие каштановые волосы, как открыта ее улыбка. В ней было притягательное обаяние, она всегда была в хорошем настроении, с ней было легко говорить о разном. Можно запросто представить, что он с ней говорил на откровенные темы, не стесняясь, ведь она была старше. Как он мог позволить себе непринужденно флиртовать, а она, осознавая это, включалась в игру. Их отношения были доверительны, я думала, что между ними все именно так – просто, беспрепятственно и балансирует на той самой грани, за которой может быть исполнено любое неожиданное желание парня.
А я совсем другая, я ничуть не похожа на Юлю, я не вышла ни ростом, ни фигурою – совсем ничего выдающегося, я не умею так улыбаться, у меня не модная прическа, а дурацкая соломенная коса, я одеваюсь по возможности, а не по желанию и косметикой почти не умею пользоваться. Недотрога, бледная мышка, с грустными глазами и редкими веснушками, в старом мамином пальто и сапогах, купленных на рынке. Конечно, он легко забыл о моем существовании, зачем я нужна ему, когда рядом такая Юля. Ну и пусть у нее есть жених, ведь он не мешает им общаться, пусть у них не будет ничего серьезного, мне мысль о несерьезном мешает еще больше. Если она ему нравится, то пусть сбудутся все его желания, он достоин каждого счастливого мгновения, его жизнь должна быть полной. Мне будет больнее, если он разочаруется, если что-то не сбудется из желанного.
Я заставлю любовь оказаться сильней темноты,
Не дробиться на сотни ночей.
Как опавший листок, я лечу, не боясь высоты.
Высота… я забыла о ней.
Прыгнуть в омут, но станет ли глубже моя благодать?
Усмехнитесь упавшему вслед.
Ты смогла б у любимого детское счастье отнять?
Я молчала в ответ.
Но заставлю любовь оказаться сильней тишины,
Распахнув твой мирок,
Я внесу диким медом пропахшую свежесть весны.
Дай мне срок!
У меня в руках была тетрадь и зачетка, вот уже пятнадцать минут я сидела в кабинете оргсинтеза, глядя на отражение в стекле бледного своего лица. Раскрыв зачетку, чтобы просто из любопытства посмотреть Юлькины оценки, я увидела на фотографии его глаза. Это его зачетка и его тетрадь - я листала конспекты по аналитике. Конечно, кто же еще кроме милой Юлечки смог бы сделать такое одолжение?! Вот так значит, суетитесь, голубки, уже друг за друга. Мысли прыгали одна чернее другой, я придумывала всякую напраслину, воображение рисовало мне их идиллические беседы, их взаимные нежности. Вот в этом месте даже подписано не его рукой несколько фраз из лекций, значит, они даже на занятиях не расстаются, сидят, шушукаются, улыбаются друг другу, вместо того, чтобы думать об учебе. Как же, зачем отвлекаться на такие глупости? А теперь вот «хвосты» подбирают, на пару стараются. Ух! Ненавижу! Ненавижу обоих, улыбаются мне в глаза, особенно эта стерва! Стоп… Что это?!...
На листе тетради, прямо посреди конспекта лекции по хроматографии ясно написано «Анечка» и маленький цветочек рядом. Что это?! Вот же еще, на полях возле схемы pH-метра «Аня» жирно так, неоднократно вычерчено чернилами. Я закрыла тетрадь, устав таращится на собственное имя, вписанное в конспект еще раз пять. Хочется сказать, что мысли путались, но нет, в этот момент я была спокойна и убеждена в одном: это именно мое имя, и он думает обо мне так же непрестанно. Отражение в окне глупо улыбалось, глядя сквозь меня.
8. Шаг
Первый сокрушительный удар по зимним холодам весна того года нанесла в середине марта. Не то чтобы только снег растаял, но тепло держалось так продолжительно, что земля прогревалась каждый день, пробудились деревья, и люди сменили теплые пальто на летние маечки.
Солнце захлебывалось собственным светом, который так неохотно принимала нагая продрогшая от морозов твердь. В небе ни единого облачка, оно едва завешано покрывалом промышленного смрада, слой которого нарастал в отсутствие ветра, и с каждым днем завеса становилась все грязнее. Воздух, захламленный продуктами жизнедеятельности, коптил людей, которые выходили на улицу с опаской, прихватив с собой зонт, словно надеясь на чудо первого весеннего дождя, призванного смыть эту копоть и очистить дыхание. Трудно даже представить, чтобы в начале весны в Красноярске ждали дождя, а не снега.
После занятий, перекинув плащ через руку, я шагала к остановке, пытаясь дышать воспаленным воздухом промышленного района. Наш техникум расположен в самом сердце крупных химических предприятий города. Справа химический комбинат, включающий в себя восемь действующих производств, прямо напротив гидролизный завод, откуда постоянно тянет лигнином, и нас часто мутит от этого прелого сладковатого запаха проспиртованной древесной гнили. Сразу за полосой гидролизного завода расположен ЦБК, чуть в стороне огромная городская ТЭЦ - старая коптящая грелка. Возле ТЭЦ завод химического волокна, завод резиново-технических изделий и шинный завод, венчающий весь цикл выпуском своего товара. Этот район неравномерно покрыт редкими жилыми кварталами, состоящими из барачных домов, гаражей, автомастерских и мелких торговых оптово-розничных точек. Инфернальный пейзаж в стиле индастриал, перегороженный замысловатыми лабиринтами двойных заборов, которые венчает корона растянутых мотков колючей проволоки.
В такой «жизнерадостной» картинке хотелось поскорее добраться до пыльных центральных улиц, кишащих пешеходами и наполненных озабоченным бегом машин. Смотреть по сторонам не хотелось, я ушла в себя и мечтала о прохладном душе, сладком чае и поспать. В автобусе было душно, витал запах пота, курева и дешевых духов. Ноги гудели с непривычки от каблуков обутых на целый день туфель. Слабо заплетенная коса парила шею, раздражала. Все раздражало и уводило внутрь, возникала потребность абстрагироваться от подавлявшей действительности. Тупо уставившись в окно, я стояла посреди салона автобуса и считала остановки.
- Может нам все-таки стоит познакомиться? - риторически заявил негромкий голос справа, выдернув меня из забытья и не дождавшись ответа, прибавил, - я знаю, что Вас зовут Анна.
Окрасившаяся румянцем и взволнованная до кончиков волос, я боялась взглянуть на него. Неужели это случилось. Ну почему же именно в этот ужасный день это произошло? Как романтично! Досада и радость смешались во мне. Природная находчивость заставила меня ответить:
- Я тоже знаю, как Вас зовут, Денис…
Я улыбалась, и мне казалось, что я выгляжу глупо, нелепо, что я несобранна, растрепана, неряшлива. Он сделал вид, что ужасно поражен моими словами, но его глаза сохраняли ироничное выражение:
- А что еще Вы обо мне знаете?
- Все, что я должна знать, я узнаю от Вас, - глупо получилось, когда это я так нахваталась кокетства, я сама себя не узнавала и от этого краснела, решила молчать.
Мой попутчик понимая, что пауза затягивается, нашелся, демонстрируя мне свой зонт:
- Вот зонтик прихватил сегодня, жду дождя, а Вы считаете как? Дождь будет?
Меня это насмешило, ведь он играл, он произносил фразы как-то особенно, изображая рассеянного маразматика. Я улыбалась, глядя ему в прищуренные глаза, он продолжал:
- Ну вот… познакомились, о погоде поговорили. Что же положено делать дальше…, - он растягивал фразы, и это выдавало его волнение, - дальше мы выйдем из автобуса и пойдем есть мороженное.
- Вы меня спрашиваете или рассказываете свои планы?
- Конечно, спрашиваю! – он поднял брови, наигранно удивившись, но насупившись добавил, - хотя чего тут спрашивать, я угощаю, значит, Вам придется это сделать. Это ведь исторический момент: легендарная еврейская жадность сдается перед напором истинно русской красоты.
Я сразу напустила обиженный вид, если это комплимент, то говорить его с иронией, значит ставить под сомнение мою привлекательность. Денис бросился исправлять положение, он понял, что со мной одними шутками не обойдешься.
- Аня, я давно уже хотел познакомиться, подойти, - он сменил тон, говорил теперь искренне и серьезно, - но Вы такая неприступная, Вы отличница, стихи пишите, рисуете и все время с учителями разговариваете, как взрослая, понимаете…
- Давай на ты, - сказала я, улыбаясь уже без напряжения.
- Давай.
- Какие к черту стихи, какие разговоры, - я уже совершенно растерялась, - я не отличница, это все случайно, не говори обо мне так, я такая же как ты, самая обыкновенная…
- Нет, - остановил меня Денис, - ты сама не знаешь, какая ты.
Я взглянула в окно и увидела капли дождя штриховавшие пыльные стекла автобуса. Стало так легко, так весело на душе, просто исполнилось мое заветное желание и первый дождь.
9. Серебро
А в мае выпал снег. Огромные белые хлопья падали в бессильном спокойствии на землю, и когда проснулись люди, все вокруг было устлано сугробами, как хлопковыми барханами. Но снег продолжал падать и, выходя на улицу, ты моментально оказывался в волшебном замке снежной королевы. Распустившиеся деревья ломались под тяжестью, дети, промокнув до нитки, катали снежные шары, грязные от влажной земли или играли в снежки.
Светка – моя подруга детства, нас развела жизнь, мы давно разошлись в интересах. Она дочь полковника и мамочки, успешно организовавшей свой бизнес на бывшей торговой базе советского ширпотреба. Родители в эпоху дефицита не желали делить быт своей дочери с подругой из неблагополучной семьи.
Светка отстранилась от меня, предпочитая общение с малолетками из семей «благополучных». Откуда было знать непросвещенным в ту пору родителям, что их отпрыски увлекаются не просто тусней с прослушиванием музыки и взаимными шуры-муры. В этой компании, в атмосфере вседозволенности, таким как Света, легко навешивалась новая гнилая идеология, замешанная на высоких принципах музыкального андеграунда, но давно преобразовавшаяся, под давлением глупости и слабости ее адептов, в идеологию наркоманов.
В тот день майского снегопада я вышла за хлебом в магазин, и тут же мишень моей черной куртки была поражена комком снега. Я, повернувшись, увидела Светку, разрумяненную, она махала мне рукой:
- Аня, иди к нам!
Помедлив недоверчиво какое-то мгновение, я приблизилась к компании двух молодых людей и своей бывшей подруги.
- Привет.
- Привет, Анечка, - любезно подошел ко мне парень с растрепанными длинными волосами, - я Саня, - он протянул мне мокрую ладонь.
- Очень приятно…
- Это Эдик, - Светка кивнула в сторону бритого, озябшего паренька, одетого в хлипкий пуловер, - мы тут покурить вышли. У меня никого сейчас, родители уехали на дачу, зайдешь?
- Ну не знаю, - я растерянно смотрела, удивляясь неожиданному вниманию молодых людей к своей скромной персоне.
- Пойдемте уже, холодно, - попросил Эдик.
- Пошли, Анечка, - снова оживился Саня, - киношку посмотрим, посидим, а то нам уже тоскливо.
Я еще не совсем понимала, но чувствовала молящую заинтересованность Сани в моем согласии. Он мне понравился, располагая искренней улыбкой и неподдельным теплом в каждой фразе. В конце концов, что я видела в этой жизни, я даже целоваться не умею, и к тому же Светка: я ее сто лет знаю, что она может плохого предложить? Светка смущенно отбивалась от легких приставаний Эдика, она заглядывала мне в глаза и я мучительно соображала весь расклад. Я нужна была и Сане, чтобы задержаться в этой компании, потому что Эдику его присутствие мешало, это очевидно, а подруга моя сама боялась остаться с Эдиком в одиночестве. Не знаю, почему я тогда согласилась, но так хочется думать, что из-за Светы.
Уже в квартире Саня сидел рядом и травил какие-то байки о том, что было накануне, мне это было неинтересно, но я делала усилия, изображая милую дурочку. В этом доме почти ничего не изменилось, только техника стала более современной, и небольшой бардак в гостиной непривычно бросался в глаза. Мне было неуютно, Света постоянно отбивалась от Эдика, настойчиво приглашавшего ее то на балкон, то в другую комнату.
- Аня, выпьешь? Это хорошее вино, его отец привез на праздники, - предложила Света.
- Я не знаю…
- Да не стесняйся, что ты как неродная, мы же с тобой подруги были «не разлей вода»…
Света стала вспоминать смешные истории из детства, все веселились, как на выступлении кэвээнщиков. Но все равно мне было не по себе, что-то меня тревожило, и я решила выпить вина. Ребята встретили этот момент аплодисментами, и Эдик сказал:
- А теперь, дамы, надо покурить.
- Вы же только что пришли с балкона, не накурились? – усмехнулась я.
- Нет, бэби, - Саня погладил меня по голове, - Эдик имел ввиду полный расслабон.
- Светик, у нас там еще осталось?
Эдик смотрел горящими глазами в сторону ящиков шкафа, но Света спокойно осадила:
- Не гони лошадей, моншер, еще не вечер.
Парень попытался что-то возразить, но Света тут же схватила его за подбородок и с жадностью поцеловала. Я, засмущавшись, отвернулась, ища спасения своим глазам у Сани, который задумчиво продолжал гладить мои волосы.
- Не переживай, - проговорил он мягким голосом, - они разберутся, - и через паузу добавил, еще более томно, - а ты красивая, знаешь…
Он провел теплой ладонью по щеке, меня передернуло от неожиданности, но не успела я опомниться, как его глаза уже моргали в паре миллиметров от моих, и я почувствовала его сбившееся дыхание возле своих губ.
- Что ты делаешь?!
Я подскочила и словно оправдываясь, добавила:
- Я же тебя не знаю совсем.
Эдик и Света, недовольные прерванным поцелуем, смотрели на меня с укором и насмешкой. Окончательно растерявшись, я с извинением произнесла:
- Я пойду, ладно…
Саня недовольно хмыкнул и разразился неприятным смешком:
- Светочка, у тебя все подружки такие бешенные? Ну что я тебе сделал, дуреха, ну подумаешь поцеловать захотел, а нельзя быть такой соблазнительной, любой голову потеряет, конфетка.
- Я не конфетка! – обессилев что-то еще сказать, - просто я не могу так сразу, - голова закружилась от вина и волнения.
- Саня, отвали от нее, она всегда была такой, помнишь Вадика? – обратилась Света в мою сторону, - все недотрогу из себя строила, а он потом рассказывал, что лазил к тебе в окно, чтобы… это
- Что? – в искреннем удивлении я захлебнулась от такой напраслины, - это тебе Вадик говорил? Да он меня и пальцем бы не тронул, в окно лазил, но…
- Но что? Да ладно, ничего он мне не говорил, расслабься, - Светка засмеялась как ни в чем не бывало.
- Можно сигарету, - повернулась я к Сане.
- Пошли на балкон, покурим, - встала Света и кивнула в сторону окна.
На балконе мы обозревали огромные лужи, разлившиеся на месте утренних сугробов. Я курила, слабо затягиваясь, чтобы не закашляться с непривычки, я уже давно не брала в руки сигарету, с тех пор как справилась с приступом суицидальной обреченности. Я стояла, прислонившись к подоконнику, не решаясь подойти к перилам балкона, воспоминания о моем беспечном «полете» до сих пор будили меня посреди ночи. Света повернулась ко мне:
- Слушай, что-то я тебя не узнаю, всегда такая раньше бойкая была, правда, сколько мы с тобой не общались?
- Года два, - с сомнением ответила я.
- А ну как тебя со школы турнули, да, да… А ты сейчас в техане учишься, слышала.
- Да, в техане, - мне почему-то стало неприятно от ее пренебрежительного тона, - там классно, лучше чем в школе.
- Конечно, и учиться легче?
- Мне легче, - решила я не развивать эту тему.
Света выбросила окурок, но уходить с балкона не собиралась.
- Ты зря так с Саней, он классный парень, вчера со своей подругой расстался, лови момент, - она задорно подмигнула мне, и добавила, провоцируя, - он тебе не нравится?
- Да нет, - я нерешительно замялась, - нормальный мальчишка.
- Хм, - прыснула Светка, - мальчишка! Ну, ты даешь, подруга, ему уже девятнадцать исполнилось.
- Ну я не так выразилась, нормальный парень в общем.
- Так чего тушуешься, он на тебя сразу запал.
- Да ну?! – я сильно сомневалась в ее словах.
- Я тебе говорю, он, как тебя увидел, сразу спросил, ну я говорю, мол, подруга моя, он давай просить познакомь да познакомь, - она смотрела на меня честными глазами.
- Да? Хм, ну, все равно.
- Ой да ты у нас еще и стерва, ей говорят, парень запал, а она - все равно.
- Да я не знаю.
- А что тут знать?
- Понимаешь, я не могу, - я колебалась, - понимаешь, раньше бы я может…
Светку наконец осенило:
- У тебя кто-то есть, там в техане что ли?
-Да, - выдохнула я.
- И у вас серьезно? Как зовут?
- Денис зовут, не знаю серьезно или нет, но мне никто не нужен, понимаешь.
Света смотрела на меня как на приговоренную к виселице, свет закатного солнца играл на ее лице. В это мгновение я осознала, что просто люблю его. Я люблю Дениса. Конечно, я и раньше так думала, но не чувствовала, что это может быть настолько глубоко.
Я влюблялась в актеров, одноклассников, мальчишек в пионерском лагере, в соседа Вадика, в паренька из бабушкиной деревни по имени Влад, и я всегда думала, что люблю каждого из них, сильно люблю по-настоящему. Я плакала в подушку, я глупо улыбалась при появлении очередного своего избранника, я закатывала истерики без повода, я писала стихи, я постоянно рефлексировала и каждый раз думала, что это все от любви. Как же я ошибалась, даже смешно, что эти чувства были в моей жизни, ведь все парни на свете недостойны даже стоять в одном ряду с ним. И не потому, что он лучше, красивее, талантливее, умнее и достойнее, нет. Потому что я его люблю. Разве этого мало?
Саня проводил меня домой, он попросил меня о встрече, и подарил в залог серебряное кольцо со своего мизинца. Я ничего не обещала, но он настаивал, чтобы я взяла этот подарок, он вообще говорил загадками и даже смущался отчасти, старясь не говорить шаблонных фраз. Я думала, что возможно бы встретилась с ним когда-нибудь еще, но скоро он помирится со своей бывшей подругой и все замкнется в обычный круговорот жизни. Я ощущала кожей, что мы с ним чужие и нисколько не сроднимся, даже если у меня останется маленький кусочек серебра на руке – мы слишком разные.
Как я и предвидела, мы расстались в тот вечер, и больше я его не видела. Но я благодарна была этому кавалеру, если бы не его появление в тот день, то я бы не была так счастлива, понимая какое сокровище для меня мой курчавый чудак.
10. Библиотека
Как только мы официально познакомились с Денисом, я думала, что-то изменится, что не будет уже тягостного ожидания чуда, но оно осталось. Не только осталось, но еще больше усилилось. Нас все сильнее тянуло друг к другу, мы стали друзьями. Каждый день просыпаться с одной мыслью – он ждет меня на остановке автобуса, и засыпать с мыслью, что он есть, просто есть в моей жизни. Какое же это счастье, что он есть!
Весна дарила нам все свое естественное богатство, будила самые сокровенные желания, что-то жгло, просыпаясь внутри, радовало своим сиянием, превращая каждый день в ожидание бесконечного праздника или в бесконечное ожидание праздника.
Глаза в глаза – смотреть не насмотреться, слово к слову – говорить не наговориться, слушать не наслушаться, дышать не надышаться.
Открываю окно на восход
И смотрю в этот мир, не дыша,
И на миг оставляет душа
Свою келью сердечных забот,
Пролетит над землею любя
Этот самый таинственный мир
И, где утро венчает восход,
Словно струны лучи теребя,
Тронет песню лазоревых лир,
А потом, завершая полет,
По пути поцелует тебя.
После занятий девчонки не ждали меня уже, они убегали дружной мило щебечущей стайкой, их удалявшиеся фигурки затушевывал солнечный свет, и я оставалась в его потоках одна. Вездесущий ветер приносил запах нового приближавшегося лета, и я уже заранее стала ощущать тянущую изнутри тоску. Ощущение незавершенности чего-то важного преследовало каждый толчок пульса, я успокаивала себя простыми мыслями о будущем. Ведь у нас с ним еще так много дней впереди, ну подумаешь лето. Но мысли о лете без него вновь возвращали чувство гнетущей тоски.
Ну, вот и кончилась четвертая пара, звонок. Через минуту они выйдут на крыльцо, он постоит, провожая девчонок своими приколами, будет просить конспекты или о чем-нибудь серьезном разговаривать с Юлькой. А потом они все разойдутся, и он догонит меня, словно случайно здесь оказавшуюся, и мы пойдем на дальнюю остановку автобуса. А завтра у меня пять лент по расписанию, и он будет сидеть на скамейке, листая тетради, словно готовясь к встрече с преподавателем, но, вдруг передумав, зайдет в фойе и дождется меня.
А на переменах мы встречаемся в коридоре, иногда выходим на ленте. Мы не можем наговориться, нам так много надо сказать друг другу. Вот только говорим всегда не о том, иногда наивно путаясь в словах, и даже прикоснуться друг к другу не можем.
- Ты знаешь кто самый страшный догмат в истории человечества? – Денис решил поделиться очередными философскими мыслями.
- Нет, - я чуть не прыснула со смеху оттого, что смутно понимала, кто такой догмат в принципе.
- Мой отец! – вскрикнул Денис и сам заулыбался, глядя на то, как я растерялась, - знаешь, что он мне сказал?
- Что?
- Что я еще не должен бриться, представь себе, я должен ходить обросшим как обезьяна. Вот смотри, - он демонстративно стал показывать редкий пушок на подбородке.
Я почувствовала, как мои пальцы распухают от беспомощности, больше всего я боялась и желала в этот момент прикоснуться к его лицу. Но я только взглянула и посочувствовала. Денис внимательно заглянул в глаза, напряженно вздохнул и дрожащими пальцами дотронулся до моих губ.
- У тебя помада смазалась…
Я почувствовала тепло его прикосновения и закрыла глаза, в солнечном сплетении кололи мелкие иголки, и через секунду разлилось тепло по всему телу. Я открыла глаза, Денис смотрел на свои пальцы, словно нашел в них то, чего не было раньше.
- Я не пользуюсь помадой, - сказала я.
Он улыбнулся, и мы шли уже молча вдоль аллеи, залитой светом весеннего солнца. Иногда нам хотелось молчать, и не было никакой неловкости. В эти минуты мы чувствовали покой, и радость оттого, что дышим одним воздухом, и наши ноги идут по одним камням, и мы смотрим на этот мир одними глазами.
Перед майскими праздниками мы отмывали любимый техникум до блеска, чтобы смыть со старого здания зимнюю тягость. Я сама вызвалась помыть одно из окон в библиотеке, потому, что наша учительница английского, по совместительству начальник библиотеки, попала в больницу и старосты каждой группы дежурили на приеме и выдаче книг. Мне приходилось пару раз в неделю длительно наблюдать ужасно грязное окно, выходившее на задворки и немытое уже несколько лет.
После занятий я открыла библиотеку и приступила к труду. В библиотеку в это время никто уже не заходил, да и вообще была пятница – кому нужны эти книжки на выходных. Я одела сверху синий халат, он был слишком велик, и я подпоясалась, чтобы его полы не болтались и не мешали. В туфлях было неудобно, и я надела носки, теплые шерстяные, аккуратно висевшие на батарее: вязать носки было любимым хобби нашей библиотекарши, а мне просто было холодно разутой. Увидев себя в зеркало, я с облегчением порадовалась, что я здесь одна и меня никто не видит – вид у меня был абсолютно дурацкий.
Стоя в проеме открытого окна, я напевала себе под нос и старалась не смотреть вниз. Страх высоты моментально возвращал меня в события прошлого года, но это был всего лишь второй этаж, а не девятый. Терла скрипучей газетой стекло снаружи верхней фрамуги, замечтавшись, я обернулась и увидела в дверях Дениса, он, ни на секунду не смутившись, сказал:
- Вот чего я забыл в библиотеке? Меня просто тянет туда, где ты.
От волнения я растерялась, скользкие шерстяные носки подвели меня, и я стала колебаться в проеме, ловя равновесие. Но все же соскользнула, цепляясь за рамы. Все произошло в какое-то мгновение, я оказалась у него на руках. Чувствовалось, что сердце выпрыгивает из груди, руки онемели, обнимая моего спасителя. Я нашла в себе силы спрыгнуть с его рук, но он тут же крепко прижал меня к себе.
- Ты меня так напугала, - взволнованно проговорил Денис, отстранившись на мгновение, он обхватил мое лицо ладонями, - Анечка…
Библиотека, переполненная старыми пыльными томами, хранящими вековую мудрость, навсегда сохранит тайну нашего первого поцелуя.
11. Черемуха.
Нужда приперла к стенке, дальше отступать было некуда. Отчим отказывался работать, неудачи, которые преследовали его на всех предприятиях, сказались самым плачевным образом. Он запил, так как может запить только русский мужик – беспробудно, всегда находя небольшие суммы на спирт, продавая книги, хрусталь, собственную одежду. Мать на работе почти никогда не получала денег в виде денег, ей давали талоны на еду, под зарплату. Но голод был мне не страшен, сытая своей любовью я беспечно порхала, как мотылек, погрузившись в учебу и радость общения.
Однако, я не могла отказаться от поездки в деревню. На период каникул я переставала зависеть от родителей и денег, освобождая их от обязанности меня кормить. Кроме того, выезжая назад в город, я должна была привезти гостинцы, которых нам бы хватило с лихвой до самых холодов.
Беспрепятственно завершив сессию раньше, чем она официально началась, я уже собирала сумки. Я совсем не думала о разлуке, словно устала ее ждать.
Меня убаюкивал старый автобус, и жаркое июньское солнце играло со мной в жмурки. Четыре часа пути в пыльном душном салоне и меня ждут там, в деревне, бесконечная красота равнин и перелесков и ударный труд на благо частной собственности. Я мечтала о парном молоке, об отварной баранине, о бабушкиных переквашенных пирогах, я была изголодавшейся, осунувшейся.
Чтобы не спадала юбка, я ее подвернула, и от этого она стала короче, хоть и без того была невелика - куплена мне еще лет в двенадцать. Белая блузка туго обтягивала мою дозревшую грудь, модные босоножки на высокой платформе и светлая длинная коса, озорная челка, скромный для блондинки макияж. Если такая девушка выходит из автобуса напротив сельского клуба, можно даже без лишних слов предположить, что тусовка вздрогнула. Пробежался неровный говор за моей гордой спиной, и через несколько шагов меня нагонял мотоцикл с лихим соседским моим приятелем Сашкой. Я отказалась от предложения быть доставленной прямо к воротам, потому что до них было метров сто не больше. Зато моя сумка ждала меня на лавочке, когда Сашка уже кружил возле меня, обернувшись в мгновение.
Вечером напротив нашего дома Сашка собрал шумную компанию поселковой молодежи. Я могла наблюдать прямо из окна веранды, где остановилась по обыкновению, как на красивых, старательно собранных своими руками мотоциклах, гарцевали парни. Там были и девчонки, которых я давно не считала своими подругами, они были одеты и причесаны, словно готовились к съемкам на телевидении. Странно было то, что меня совсем не влекло это сборище, а напротив они мне мешали сконцентрироваться на чтении своими воплями и шумом моторов.
Я сидела, уткнувшись в книгу, которую не дочитала еще зимой. Каждый из парней по несколько раз проехался мимо моего окна, заворачивая голову в попытке уловить движение внутри дома. Все это продолжалось до тех пор, пока дед мой не вышел и не разогнал всех к чертям.
Уже после заката, в окно моей веранды тихо постучали, я вышла, осторожно прикрыв калитку. Это был Влад, только ему я могла доверять, по старой памяти. У Влада была разбита губа и оцарапана рука, он просил «срочной медицинской помощи».
- Ух ты, какой красавчик! – не сдержалась я съязвить, - С кем чего не поделил? Или кого?
- Девушку, - Влад заглянул мне в глаза, меня насторожил его взгляд. В нем чувствовалась странная угроза, словно он хотел продолжить драку, я пожалела о своем язвительном тоне.
- Ладно-ладно. Сейчас принесу йод и пластырь…
Я повернулась к калитке, но тут же сильная рука схватила меня за плечо.
- Не надо…
- Пусти…
- Останься, я ж не просто так пришел сюда, - он взглянул на дом, из окон которого мирно доносилась музыка вечерней телепередачи, старики собирались спать.
- Что тебе надо?
- К тебе сегодня этот петух Колиниченко собирался, понимаешь?
- Нет, что с того?
- Ну, ты же моя девушка.
Разве я могла в этот момент сдержаться от смеха. Я смеялась открыто, нахально, гордо запрокинув голову. Влад сел на лавку и опустил руки в бессилии. Мы с Владом сдружились позапрошлым летом, но это было, как в другой жизни. Влад такой сильный, славный, трудяга, постоянно пропадал в поле, а вечером в клубе заигрывал со всеми подряд. Но мне он нравился, и на правах приезжей я стала гулять с ним без обязательств. Я ему даже трогать себя не позволяла, сначала он вел себя неопределенно, но когда я уезжала, обещал приехать в город, чтобы найти меня. Он тогда еще мальчишка был, мечтал о всяком: о машине, о красивой жизни, о городском беззаботном существовании. Вряд ли он сейчас изменился, только с виду - стал рослым красавцем с сильными руками и длинной челкой.
- Я осенью в армию иду, - Влад посмотрел на меня заискивающе, - сядь со мной, - спокойно указал на лавку рядом.
Я села, он протянул мне горсть семечек. Мы с ним некоторое время тихо беседовали о пацанах, о мотоциклах, об учебе в школе, о погоде. Ночь сгущалась, под низкими ветвями черемухи уже было трудно разглядеть даже контуры его лица и отблеск глаз. Комары заедали, я постоянно отмахивалась и почесывала места укусов на неприкрытых ногах.
Мимо нас пролетели мотоциклы с гудящими моторами без глушителей. Влад вздрогнув, проводил удаляющуюся ватагу глазами, я это могла лишь представить судя по оборвавшейся фразе. Он слегка завистливо прищелкнул языком, когда звук моторов почти стих вдалеке на трассе, ведущей под гору к райцентру.
- Валька – придурок опять гоняет, говори - не говори, дождется, снова мужики морду разобьют.
- Поди, так и не женился еще?
- Как же ту женишься?! Танька его не дождалась, в город сбежала. Вот гоняет теперь вольным ветром.
Я старательно отмалчивалась, пока Влад говорил о жизни в поселке. То и дело теряя нить разговора, я мечтала, чтобы он уже отправился восвояси, а я пошла спать. Мотоцикл его был припаркован у обочины, и проходившие деревенские парочки заглядывали под черемуху, скрывавшую нас, меня это слегка потешало, а Влад, словно не замечая, продолжал бубнить:
- Я решил, как только из армии приду, в город поеду, выучусь, денег заработаю, машину куплю. Ты как думаешь, можно в городе приподняться?
- Можно конечно, если с умом подойти, все возможно.
- А если я к тебе приеду, примешь?
- С чего это?
- Ну, как старого друга.
- Чаем напою, конечно.
- А кроме чая? – Влад положил мне руку на плечи, норовя обнять.
- Прекрати! – я нервно сбросила руку.
- Что ты такая колючая, я же по-хорошему, - произнес он, но тон становился угрожающим.
- Я тебе ничего не обещала
- Так пообещай
- Зачем?
- А может я по-серьезному, - Влад привстал, - ну, дело твое, может и передумаешь.
- Может быть, только не сегодня.
- Вот увидеть бы твоего городского мазурика, небось, хлюпик какой?
Догадливый какой! Я зауважала его в этот момент, он раньше меня догадался об истинной причине моей холодности к нему.
- Не знаю, хлюпик или нет, не проверяла, но уж точно с тобой бы не договорился.
- Ладно, поехал я, - он стал мучительно немногословен, замкнулся в себя, но вдруг повеселевшим голосом добавил, - завтра снова приеду, покатаемся?
- Знаешь Влад, ты не ходи за мной, я не хочу тебе ничего обещать, понимаешь?
Он пожал плечами, садясь на своего железного коня, махнул челкой и уехал. Мне показалось, что он все понял, мне показалось, что он остался мне другом, мне показалось…
На завтра в обед бабушка принесла свежие новости. Она рассказала о том, что якобы вся деревня знает - Влад Морозов ночевал со мной. Бабушка посмеивалась, но явно нервничала.
- Бабуль, да брось ты! Ну что с меня убудет? Ну, пусть треплются, я то сама все про себя знаю. Ну, поговорили, посидели с ним, и он уехал.
- Как ты собираешься людям в глаза смотреть? После того как этот недоносок тебя так ославил?
- Так это он сам наплел что ли?
- Ну, так, а кто ж!
- Слава Богу, теперь мне не надо выходить в клуб, и вообще, я буду с вами все лето, буду помогать по хозяйству, книги перечитаю.
- Ну и то ладно, а то у меня после вчерашнего концерта под окнами – ишь чего устроили – уж весь вечер голова болела, где тебя потом с кем искать? Ай, да ну уж эти гулянки, отвечай потом перед родителями. Чай у тебя в городе ухажеры есть, вон какая красавица выросла?
- Да ну какие ухажеры? – я искренне удивилась и смутилась ее словами.
12. Ветер и воля.
Может и не стоит долго описывать, как я вкушала это свое первое лето любви. А мне очень хочется.
Когда тающий от летнего зноя воздух, сгущаясь перед уставшими к полудню глазами, рисует воображаемые сказочные чертоги. И я вхожу под бесконечную аркаду своих фантазий, окутанная теплотой и пряным ароматом цветущей медуницы, не выдерживая высокой ноты своего счастья, я медленно спускаюсь в холодящее подземелье страха - страха быть забытой. Тогда руки мои тянутся к манящей глади ковыля, я режу пальцы в попытке сорвать хлипкую былинку, и сладковатый привкус крови застывает на губах, околдовывая меня, и уже не желая возвращаться в реальность, я смотрю на небо, мысленно переворачивая Землю и падая в бесконечность Вселенной, в звездную бездну. Так проходят дни - время, которое казалось огромным сроком разлуки, становится единым мгновением радости от того, что я живая.
На старой поскрипывающей телеге, неспешно погоняя молодого коня по кличке Сокол, мы с дедом выезжали за пределы поселка. Спускаясь с горы к реке, чтобы набрать крапивы или сочной пучки для поросят, всю дорогу молчали каждый о своем. Здорово было вот так молчать в ожидании очередного облака, которое прикроет беспощадное солнце.
Облако за облаком, и вот уже тучи набегают непрерываемым строем, затягивая весь небосклон, воздух вокруг становиться сумрачным, пронзительным, краем глаза в редких перелесках между берез то и дело замечаю призрачные тени, словно сказочные существа – ведьмы да кикиморы собираются затеять со мной неизвестную мистическую игру.
Рассеянный свет и низкое небо – весь мир становится похожим на сцену огромного театра, словно никого и ничего нет больше, только мы на телеге и бесконечные декорации природы. Вот-вот начнется представление. Мой взгляд привычно окидывает ускользающий вдаль горизонт, я замираю в ожидании главного героя, я чувствую его появление, и не только я, но и беглые тени в перелесках замерли – где же он? Ветер, это его представление, его звездный час. Это ветер согнал тучи, он приглушил свет, он наполнил воздух собой и затаился.
Перед глазами бескрайнее море спеющей пшеницы, тяжелые колосья на тонких стеблях балансируют в плавном танце, и вдруг в самой сердцевине золотого полотна образуется восторженное кружение, усиливающееся и разрастающееся все шире. Вот уже сотни колосьев движутся в бешеной пляске – вихрь гуляет по полю, заставляя каждую былинку почувствовать дикую мелодию будущего дождя. Неожиданно вихрь замирает на одном месте, изменяет свой путь и начинает неумолимо двигаться в направлении телеги, вылетает на дорогу и останавливает коня, испуганного появлением приближающегося столба пыли.
-Тпррр, - дедушка натягивает поводья, - эх, Соколко, стой! Доча, хоронись под телегу!
Но я, завороженная зрелищем, спрыгнув с телеги, остаюсь стоять, не в силах отвести взгляда от беспечного бунтаря, поднявшего пыль и продолжающего танцевать на дороге. Меня тянет в эту пугающую воронку, неожиданно гипнотический танец ветра уходит резко в сторону, летит все быстрее вдоль заливного луга, треплет каждую березку, каждый кустик на своем пути и исчезает. Запрыгнув на телегу, я снова ищу его вдоль шаткого спокойствия нивы, в кустах возле реки, в удаляющейся перспективе дороги.
Ветер - кто же, если не он - бродяга знает, что такое настоящая воля, наполненная совершенством гармонии, дающая силы беспечного полета, дикой радости, тревожного спокойствия.
Ветер родится
В колосьях пшеницы,
Вихрем промчится
И тихо умрет.
Воля хранится
Под крыльями птицы,
Той, что стремится
В безбрежный полет…
Никогда больше в своей жизни я не смогла найти тех ярких красок, прекрасных мелодий, завораживающих сцен – тех впечатлений и эмоций, столь полного ощущения счастья.
13. Все еще будет.
Взволнованная от нетерпения я проснулась раньше обычного и, погружаясь в мечты, еще полусонная методично причесывала выгоревшие добела волосы, трепетными пальцами умело сплетая тугую косу. Я улыбалась в предвкушении встречи. Воображение щедро дарило мне его восхищенные взгляды, его нежные слова и тот самый солнечный свет, запутавшийся в его кудрях.
Снова, как и год назад, постукивая каблучками я неслась навстречу самому желанному, долгожданному, любимому. Вопреки всем чаяниям я не встретила Дениса на привычной остановке автобуса, я не нашла его среди шумных студентов, спешно рассказывавших друг другу летние впечатления. Его не было нигде, куда бы не обращала я томящийся в ожидании взгляд своего сердца. Растерянная, я так и не пришла в себя до конца дня - утомительного, наполненного потусторонней суетой, я блуждала меж своих одногруппниц, не вникая в разговоры.
Прошла неделя, целая неделя, мучительно тянущая из меня остатки восторженной надежды. Беспокойство, ревность, страх, разочарование, глупость, жалость, гнев, беспомощность, досада, раздражительность, волнение, ярость, усталость, сожаление, боль. Я перестала обращать внимание на все атрибуты памяти, стараясь переключить себя исключительно на учебу. Со вторника у нас начинался лабораторный практикум, можно было вовсе не выходить из кабинета, занимаясь экспериментами, тщательно выверяя все шаги анализа. Это весьма увлекательно, когда в твоем распоряжении лабораторное оборудование – взвешивание, прокаливание, растворение, титрование, расчеты, разбавление, обнаружение, измерение и снова расчеты.
- Ты уже видела его, - тихо спросила Иванова, выдернув меня из сосредоточенного наблюдения за движением мениска в бюретке.
- Кого? – я думала, она говорит о работе.
- Дениса своего, - Ирка с любопытством заглядывала в глаза, - ой! Перетитровала…
- Дьявол!
Я с отвращением брякнула колбу на стол и машинально потянулась за пипеткой. Ноги не вынесли волнения, и я опустилась на табурет в бессилии, уставилась в окно, сжимая и разжимая грушу. Ирка продолжала говорить о чем-то, вспоминая весь ход эксперимента, выхватив у меня грушу и пипетку стала сама делать новые пробы. В тот момент я была так далека от мысли увидеть его, что известие сокрушило меня, захотелось отмотать пленку назад, в то утро, когда я ждала встречи и радовалась ей. А сегодня, как гром в тишине летнего театра теней, когда только ветер весело шелестел по полю, навевая суматошную песенку моих вешних грез.
Денис, Денисочка, Денёчек. Как заклинание стучало у меня сердце. Я чувствовала, как опустевший сосуд вновь наполняется желанием видеть, слышать, дышать, жить. В тот день он так и не нашел меня в лаборатории, а может и не искал вовсе, это неважно, по сравнению с тем, что он здесь, он снова рядом, значит мы будем вместе.
Привет, Сергей.
Радуюсь, что не забываешь писать, даже не смотря на мое долгое молчание. О делах наших грешных я тебе в следующем письмеце накатаю. Ты сам сказал, что главный твой вопрос, почему я повесть свою забросила и за месяц ни одной главы в сеть не выкладывала.
Сейчас просто магия какая-то вмешивается в течение моего повествования. То, что работа навалилась, это ничего - я всегда справлялась между делом. Тут другое, неожиданное препятствие возникло.
Когда я начинала писать, я думала, это небольшой рассказ будет, потом поняла, что этого мало, мне просто не хватит места в рассказе, чтобы все описать. Стала писать кусками, в том порядке как и выходит, в хронологическом, все нормально, логично. Все что описано, правда по существу, что-то вроде эссе, дневниковых записей вышло, детали конечно не документально отработаны, но тоже во многом достоверны. Пока один эпизод пишу, в памяти десятки других фактов крутятся, меня это затянуло, сам процесс заставляет окунаться в прошлое, ворошить забытое счастье.
Героиня моя стала для меня, как кровная сестра, что ли, хоть это и я сама вроде, но смотрю на нее со стороны, отрешенно, хладнокровно. Мне не жаль ее слабостей, глупостей, ее безнадежности, инертности, нерешительности, мне не хочется оправдать ее поступки, как бы хотелось, собственно, себя оправдывать. И героя своего я не люблю уже – дела давно минувших дней, пытаюсь смотреть ее глазами, но уже более объективно, со стороны как-то. Меня не волнуют его образ, его слова, поступки, жесты, хоть я и помню все очень хорошо, но это как кино смотришь – вживаешься, но внутрь не впускаешь до конца, потому что чужая это реальность, посторонняя.
Написала десяток глав-кусочков и подумала опубликовать, пока такая оказия есть. Название нужно для публикации, думала не долго, хоть и были другие варианты, но словно осенило, взяла фразу из своего стиха. Когда название увидела, сразу сюжет стал более четким, основная линия выступила, поняла вокруг чего мне повествование развивать. Про любовь действительно легче стихи писать, проза живет по своим законам. Трудно дается описывать внутреннее состояние, нужны постоянные образы, чтоб и свет, звук, запах определялись, чтоб картинка была видна. Во все это уходишь, нить повествования затушевывается, становиться неявной, скучной для чтения. Очень трудно балансировать на грани. Факты я слепляла друг к дружке, чтобы более интенсивно развивать отношения героев. На самом деле то, что я описала собрано за три года моей жизни, там только год получается.
Концовку я не знаю, в реальности ее не было, просто все в тишину ушло, обстоятельства развели, как бывает часто. Но для повести я бы не смогла такую концовку вытянуть, это мастерство должно быть сродни гениальности, чтоб без интриги писать, да еще глухо закончить. Сама фраза «куда не ходит автобус» просит трагической развязки, чего-то воздушного, легкого, логичного, звучащего как первая струна – бциньк и все.
Варианты прикидываю-сижу, уже ведь почти закончила, взвешиваю все, как режиссер-кукловод. Герои мои стали управляемыми марионетками, то я ее на балкон возвращаю снова, то он уезжает, а она опаздывает, то она отступает в силу вмешавшихся предрассудков, то он гибнет. В общем, варианты разные, знаю одно – нужный сам проявится.
Приглашают меня друзья старые в бар посидеть вечером, давно не виделись. Встретились после работы, пошли местечко удобное искать – давно уже не собирались, с полгода как вместе выпивали прошло, да и то не с теми. Туда-сюда побродили, в барах мест нет, ресторан мы не потянем даже при нынешних доходах, да и ни к чему нам лишний пафос, зашли в кафешку. В кафе светло, как днем, музыки нет почти, пиво подороже обычного и курить нельзя, но на безрыбье, как говориться. Подругу припозднившуюся встретить встаю из-за столика, поворачиваюсь, два шага и оп! Он стоит прямо передо мной, живой и невредимый, почти не изменился. Вежливо поприветствовали друг друга и он ушел, сказал что сам не знает, чего заходил, видимо ошибся с метом встречи.
Он ушел, а у меня сердце прыгало, как восемь лет назад, все те чувства вмиг меня наполнили, все живо так воскресло и снова обратилось в реальность. Вот он, вот я, вот наши чувства – их, как и тогда, все выдавало: волнение, неуверенность, скрытость, недосказанность, страх солгать и желание прикоснуться. Я по жизни решительная волевая, за словом в карман не лезу, привыкла к прямоте и отвечаю за каждое слово, а тут снова как юная девочка замерла в нерешительности. Он – профессиональный актер уже, ему вообще напрягаться не надо, чтобы впечатлить на раз – пять минут и все красиво сделал, а он стоял, мялся с ноги на ногу, и остаться не прочь со мной, и уйти хочет, потому что не удобно, люди незнакомые.
Потому повесть моя пока замерла, потому что такие призраки прошлого просто так не являются. Значит, возможны более глобальные варианты моего сюжета, раз герои живы пока. Как страшно писать судьбу героини, если моя собственная судьба еще не написана, если героиня – это я. Теперь-то я это осознала полностью, я впустила это внутрь себя, прочувствовав до кончиков волос, до коликов в солнечном сплетении.
Я только в одно поверить не могу – неужели любовь одна и на всю жизнь?!
Прости, что так развезла это свое объяснение беспомощности, но видимо я плохой прозаик и стихи я пишу более просто, кратко, ясно.
С улыбкой, пиши мне. Аня.
Комментариев нет:
Отправить комментарий